«Грузинская мечта» снова ужесточила законы, связанные со свободой собраний. В парламенте приняли поправки, согласно которым за повторное нарушение порядка проведения митинга грозит тюремный срок от одного до двух лет. Местные активисты и правозащитники сравнивают происходящее в Грузии с практикой России и Беларуси, где законы и силовое давление давно используются для подавления инакомыслия. «Эхо Кавказа» поговорило с российским правозащитником, председателем Совета ПЦ «Мемориал» Александром Черкасовым и белорусским правозащитником Романом Кисляком о том, как в их странах шаг за шагом сужалось пространство свободы, и почему они видят тревожные параллели с нынешней ситуацией в Грузии.
«Эволюция» законов
В России с 2014 года действует режим «повторных нарушений»: при трех административных нарушениях правил митингов нарушитель может получить уголовное наказание — штраф, принудительные работы или до 5 лет лишения свободы. В Беларуси любое собрание требует разрешения властей, а участие в двух и более несанкционированных акциях в течение года может грозить до трех лет тюрьмы.
Российский правозащитник, председатель Совета правозащитного центра «Мемориал» Александр Черкасов отмечает, что закручивание гаек в России началось с подмены понятий и трансформации антитеррористического законодательства после второй Чеченской войны. В Грузии — с принятия закона «об иноагентах».
Александр Черкасов: Законодательство об иностранных агентах в нашей части света это то, что началось в России в 2012 году. Хотя ужесточение антимитингового законодательства и регулирования неправительственных организаций происходило постепенно на протяжении многих лет, создается ощущение, что в Грузии сейчас эти годы хотят спрессовать, использовав весь тот большой опыт, который был накоплен по другую сторону Кавказского хребта.
Вообще-то было бы странно, если бы российский опыт законодательства не использовали другие страны. Его использовали страны ШОС (Шанхайская организация сотрудничества), вероятно, потому что у них не было такого количества юристов на ставке. А тут кто-то написал, можно переписать под себя, клонировать такие законы, но, очевидно, для стран, которые раньше считали это неприличным. А это действительно неприлично, таким иезуитским образом ограничивать права граждан.
Что мы имеем по сути? Мы имеем подмену понятий. Иностранный агент — это тот, кто действует не в своих интересах и не в интересах общества, а в интересах какого-то внешнего принципала, и при этом получает за это деньги. В российском варианте законодательства об агентах, хотя оно ссылается на американский закон FARA, который должен был предотвращать системную деятельность на территории США в интересах тоталитарных режимов, все устроено совершенно иначе. Хотя бы потому, что ничего не доказывается: ни то, что кто-то действует во внешних интересах, ни то, что кто-то получает за это деньги. На самом деле это просто подмена понятий, которая в ходе эволюции российского законодательства об иностранных агентах дошла до того, что любого, кто делает то, что нам не нравится, могут объявить иностранным агентом.
В России эта подмена понятий шла с несколько другой стороны. Дело в том, что путинский режим начался с так называемой контртеррористической операции на Кавказе в 1999 году, со второй Чеченской войны. Прежде всего началась трансформация антитеррористического законодательства: под борьбу с терроризмом и под определение терроризма стали записывать многое, что по сути можно было бы назвать экстремистской деятельностью. Затем пришла очередь антиэкстремистского законодательства, когда под определение экстремистского попадали действия, которые могли бы быть вполне легальными оппозиционными. А закон об иноагентах - это уже попытка отнести к политической деятельности любую общественную, неполитическую деятельность, если она связана с высказываниями, адресованными власти или обществу. Вот такая последовательная подмена понятий и сдвиг правового поля.
В Грузии такой долгой эволюции не было. Там берут уже готовые заготовки — и по части иностранных агентов, и по части борьбы с уличными выступлениями, неугодными властям. Эти изменения кажутся резкими и неожиданными. Когда ты списываешь у соседа, который свой «конспект» создавал многие годы, это может шокировать. Но в России уже давно так. Деятельность политических партий и оппозиции невозможна. То, что существует, это своего рода пинакотека: плоские, неживые картинки, за редким исключением. Но эти редкие исключения добиваются с помощью иноагентсткого и антиэкстремистского законодательства.
И законодательство о митингах в России тоже менялось в течение долгого времени. Когда-то штраф в 500 рублей считался несправедливым. Но с определенного момента повторное участие в неразрешенном и несогласованном митинге стало уголовным преступлением, так называемый «Дадинский закон». Первый, кто был осужден по этой статье — московский активист Ильдар Дадин. Он оказался в полной пыток колонии в Карелии, а позже, после миграции, отправился в Украину добровольцем и погиб, защищая ее.
Дело Ильдара Дадина одно из самых известных политических дел в современной России, связанное с ограничением права на мирные протесты. Ильдар Дадин — московский гражданский активист. В 2015 году он стал первым человеком, осужденным по статье 212.1 УК РФ за повторное участие в несанкционированных акциях. Его приговорили к 2,5 годам колонии. В колонии Дадин сообщил о пытках и избиениях, что вызвало широкий общественный резонанс и международную реакцию. В 2017 году Верховный суд РФ отменил приговор, признав, что в действиях Дадина не было состава преступления, и освободил его.
Эти ужесточения, когда решения по административному делу становятся основанием для последующего уголовного осуждения — у нас это было. В общем, если говорить о новой законодательной моде в Грузии, она продвигается семимильными шагами вперед, даже по сравнению с российской.
Белорусский правозащитник Роман Кисляк отмечает, что в его стране ограничения начались еще в 1990-х. Уже в 1997 году президент страны Александр Лукашенко изменил закон о митингах, фактически запретив любые массовые мероприятия без разрешения властей.
Роман Кисляк: Во-первых, еще в 90-е годы Лукашенко ввел так называемый разрешительный принцип: чтобы провести массовое мероприятие, любое, даже одиночное, нужно было получить разрешение. Пару лет была небольшая либерализация — сделали так, что в некоторых местах можно было проводить мероприятия в уведомительном порядке, но это все равно практически ничего не давало, и провести что-либо было невозможно.
Помимо закона о массовых мероприятиях, в каждом районе и городе исполнительные комитеты (аналог мэрии) принимали решения о местах проведения массовых мероприятий. Создавались своего рода «резервации» для таких событий, обычно это был стадион или одно–два других места в городе. Но даже это не решало проблему: в этих местах проведение мероприятий зачастую было практически невозможно.
Вот, к примеру, в 2018–2020 годах в Бресте проходил протест против аккумуляторного завода. Я вместе с коллегами подавал более 360 заявок на проведение мероприятий (пикетов, шествий, митингов), и все они были отклонены. Это дает понимание масштаба ситуации.
Фактически свободы собраний в Беларуси давно нет, и все знают, что провести мероприятие законно невозможно. Люди выходят на несанкционированные акции, за что грозят административные меры — арест или очень большие штрафы, причем штрафы для организаторов выше. Есть и уголовная ответственность: если шествие или митинг выходят на проезжую часть и в это время проезжают, например, автобусы или троллейбусы, автоматически срабатывает статья 342 Уголовного кодекса о блокировании движения, независимо от числа участников.
Здесь, в Грузии, я вижу, что позиция властей и полиции такова: если много людей, можно перекрыть движение. У нас же это невозможно — какая бы массовая акция ни была, автоматически возбуждаются уголовные дела. Камеры с распознаванием и идентификацией лиц устанавливаются уже давно.
Между собой мы, белорусские юристы и правозащитники, проводим параллели: Грузия сейчас примерно как Беларусь 1995 года. Пространство свободы сужается, и страна постепенно движется к уровню Беларуси 1996 года, когда в ноябре Лукашенко провел «референдум» и узурпировал власть.
Но затем были Беларусь 2006, 2010, 2020 и 2021 годов. Все эти периоды — качественные скачки в ухудшении ситуации и сужении пространства свободы мирных собраний. Сейчас Беларусь 2025 года представляет собой самый жесткий вариант.
Но в некоторых вопросах власти Грузии пошли дальше: введен запрет на акции на территории судов, а также запрет на фото- и видеосъемку в зданиях и во дворах судов. Таких правил нет ни в Беларуси, ни в России.
Законы вселения страха
Правозащитники отмечают, что репрессивные законы могут выступать мощным сдерживающим фактором. На практике это проявляется в том, что жесткие меры создают прямой или косвенный страх наказания, заставляя людей воздерживаться от действий, которые государство считает нежелательными.
Александр Черкасов: В России подобное ужесточение законодательства совпало с началом полномасштабной войны в Украине. В марте 2022 года были введены законы о дискредитации армии и о «фейках» об армии, которые по сути воспроизводили советское законодательство: клеветническая статья, по которой давали до 3 лет, и антисоветская — до 7 лет. Позже все это было еще более ужесточено. И там-то как раз первый выход с антивоенным плакатом — это штраф, а второй — уголовная ответственность, могут посадить. И эти статьи использовались для репрессивного контроля общества.
Действительно, если вас задержали с плакатом и вы знаете, что при повторном задержании вас могут посадить на 3 года или больше, это становится серьезным сдерживающим фактором.
И это было похоже на позднесоветские практики, когда Комитет государственной безопасности СССР с конца 1950-х годов под руководством, разумеется, Коммунистической партии не стремился посадить всех — нужно было всех напугать.
Сажали примерно каждого сотого. Это было необходимо, чтобы штрафы были эффективными. В целом старались держать людей на крючке так называемой профилактики: поговорили с тобой, возможно, исключили из комсомола или института, уволили с работы, но ты знал — если еще раз дернешься, посадят. Значительная часть репрессий 2022–2023 годов в России была именно такой: около 20 тысяч административных дел против участников антивоенных выступлений и в десятки раз меньше приговоров по уголовным делам. Сейчас ситуация меняется в сторону ужесточения, но, похоже, у вас на такие полумеры не идут. Вариант «профилактики» не рассматривается, а ставка сделана на угрозу непосредственно уголовных репрессий.
Впрочем, сейчас в России достигнуты примерно таких высот: по подсчетам моих коллег, ежедневно в стране рассматриваются около семи дел о так называемом терроризме. Как правило, эти дела так или иначе связаны с антивоенными высказываниями или действиями.
В Беларуси, по словам Романа Кисляка, репрессии носят системный характер. Аресты по 15 суток могут следовать один за другим, превращаясь в месяцы заключения. И это приводит к общественной усталости.
Роман Кисляк: Конечно, когда вводятся репрессивные меры, рано или поздно они приносят результат: люди устают, получают штрафы или вынуждены отсиживать наказания. В Беларуси была практика, когда человека могли задерживать неоднократно: он участвует в одной акции, через неделю в другой, через еще одну — и за каждое задержание получает по 15 суток. В итоге он отсиживает 60 суток по административным делам, а потом в один день могут возбудить уголовное дело. Так человек фактически не выходит на свободу. Поэтому даже в относительно «лайтовые» времена, как их называл Лукашенко, периоды «разгула демократии», происходили очень жесткие меры — задержания и разгоны.
Особенность в Беларуси была такая, что водометы и специальные машины появились лишь в последние годы, перед 2020-м. До этого просто выбегали полицейские и выхватывали людей, избивали и увозили. Вот такие флешбэки мы и наблюдаем.
То, что происходило в ноябре–декабре 2024 года в Грузии, я тоже наблюдал: сотрудники полиции приходили без какой-либо идентификации, в черной форме, без номеров, лица закрыты. Потом они бегают по аптекам, магазинам и вылавливают тех, кто протестовал. Это наша история, когда людей выхватывают всех подряд, не только тех, кто участвовал в протестах.
Ситуация в Грузии, конечно, ухудшается, законодательство становится жестче, но пока что свобода есть. Ее, конечно, нельзя сравнивать с тем, что существует в Беларуси.
То, что сейчас происходит в Грузии, в Беларуси закончилось очень давно. Когда люди выходили на улицы, было четкое понимание: любого могут задержать, и грозит административная или уголовная ответственность. Более 5 тысяч политзаключенных в разное время. Людей идентифицировали через полицию, определяли по телефону и вылавливали даже тех, кто уехал, а потом возвращался. Поэтому сейчас практически никто не выходит.
То, что сейчас происходит в Грузии, — этап, который Беларусь уже прошла. В этом направлении, как я вижу, ухудшения есть, хотя до полного контроля еще далеко.
Уроки ненасильственного сопротивления
Александр Черкасов вспоминает советское диссидентское движение и ненасильственные формы сопротивления в странах Восточной Европы. По его словам, именно там, где борьба за свободу не прекращалась десятилетиями, перемены впоследствии происходили без насилия.
Александр Черкасов: В Советском Союзе, в так называемых братских социалистических странах диссидентское движение было очень долгим и, казалось бы, безнадежным. Это был такой диссидентский тост за успех нашего безнадежного дела. И в каком-нибудь 1984 оруэлловском году это могло выглядеть абсолютно безнадежным. Но если посмотреть на дальнейшее, мы видим, что именно там, где борьба за свободу не прекращалась и была делом многих людей, а не отдельных личностей, перемены стали возможны наиболее ненасильственным способом.
Возьмем, например, Литву, которая в 40–50-е годы, пожалуй, активнее других сопротивлялась установлению советской власти и советской оккупации. Ненасильственное литовское движение в итоге пришло к победе. У меня ощущение, что опыт десятилетий ненасильственной борьбы в 60–80-е годы не под руководством, но под эгидой католической церкви, был очень важен.
Совершенно другой пример из другого региона — борьба крымских татар за возвращение на родину, начавшаяся в 1950-е годы и сопровождавшаяся репрессиями против активистов. Мустафа Джемилев провел 15 лет в тюрьмах и лагерях. Тем не менее эта борьба в итоге привела к потрясающему результату без насилия, с выборами в Меджлис крымско-татарского народа, с соблюдением всех процедур через выборы делегатов на Курултай.
Понятно, что я сейчас сказал много лишнего, но важно то, что именно опыт ненасильственных действий и лидеры, которые возникли в ходе этой борьбы, привели на рубеже 90-х крымско-татарский народ к достижению своей цели. Я не стал бы оценивать ход протестов в Тбилиси и их перспективы, но, как говорил один замечательный поэт: «Не зря же я… А что, собственно не зря? Да все не зря».
Форум